Автор этого очерка купил первый номер «Русской рыбы» в рыболовном магазине, сам позвонил в редакцию, предложил и прислал нам свое небольшое произведение. Мы сначала не обратили на него особого внимания, пока не прочитали подпись: Дикембе Ндой. Оказалось, что в российской рыбопереработке трудятся и такие люди. Мы пообщались. Мировоззрение этого молодого чернокожего парня оказалось куда более простым и вместе с тем прогрессивным, чем у многих представителей столичного «золотого гламура».
Потому что я негр. На Западе это некультурное слово. В России — нормальное. Я тоже считаю, что нормальное. Чего стыдиться-то? У меня мама русская, а отец из Кении, из Найроби. Внешне я весь в отца. Такой же черный. Отец служит в кенийской армии, поэтому я не могу много о нем рассказать. Он приезжал в Москву на курсы для военных и познакомился с мамой. В результате появился я. Назвали меня Дикембе, или Дик, так проще. Папа с мамой не женились, но сохранили хорошие отношения, переписываются. Папу я видел раза три, когда он приезжал в Москву. Дарил мне сушеных кобр, деревянных идолов, амулеты и еще какую-то ерунду. Пытался научить меня говорить на суахили, но я знаю всего несколько слов. А так я русский. Говорю по-русски, думаю, наверное, тоже по-русски. Черный только.
Учился я в РУДН, или, как все говорят, в «Лумумбе». Мать отдала меня туда, чтобы мне было комфортно. Там много таких, как я. И журфак там есть, я в детстве хотел стать журналистом и выступать по телевизору. Но лучше бы не отдавала. Не то чтобы в России не любят негров. В целом спокойно относятся. И в магазинах, и в метро, и на улице. Расизм — это выдумки, по большому счету. Вот только есть стереотип, что негр может работать лишь в определенных сферах. Когда я учился, мне предлагали стать барменом, швейцаром или торговать наркотиками. Около «Лумумбы» всегда крутились драгдилеры. Сейчас их поменьше стало, а раньше, говорят, их было больше, чем преподавателей. Но я русский негр, наркотики не люблю, мне больше по душе русские национальные способы снятия стресса.
После РУДН моя журналистская карьера как-то не особо задалась. Меня хотели взять на один музыкальный канал виджеем. Я сначала обрадовался, прошел все кастинги, но потом мне недвусмысленно намекнули, что если я черный, то наверняка должен быть… Ну, в общем, героем фильмов для взрослых. Причем передали, что свой героизм я должен продемонстрировать не только женщине-продюсеру, но и мужчине-режиссеру. Последний вариант меня вообще не устроил, и я расстался с шоу-бизнесом. Это сейчас я говорю об этом спокойно, а тогда меня поглотила депрессия до такой степени, что я решил все бросить и уехать на край света. Этим краем света оказался Владивосток. Дело было в конце ноября.
Когда командир самолета после посадки в местном аэропорту объявил о температуре воздуха минус 24 градуса, мало кто в салоне обратил на это внимание. «Видимо, все местные», — подумал я. Чуть позднее я убедился, что жителей столицы Приморского края довольно сложно чем-то напугать в принципе. Иначе как объяснить тот факт, что процентов 40 молодежи ходит зимой по улицам города без шапок, в летней обуви и коротких куртках. Я это не одобряю. Когда я вижу молодых девчонок с открытыми пупками в минус 20, то сразу думаю, как они будут рожать. Да и мужская часть населения не стремится утепляться, а ведь они также рискуют стать бесполезными в процессе воспроизводства.
Во Владике вообще было много необычного для москвича, пусть и черного. Например, отличные дороги. Я очень удивился, когда узнал, что здесь не принято использовать резину с шипами. Ничего страшного, если в гололед машины бесконтрольно катятся с горки одна за другой, словно вода по стеклу. Мне объяснили, что в таких случаях никакие шипы не спасут. Поэтому зимой тут предпочитают «липучки», зато не разбивают шипами свои дороги. Наверное, какая-то логика в этом есть.
А вообще люди здесь оказались добрее, спокойнее и разговорчивее. Прекрасно знают свой город, его историю. Никто и никогда не нервничает в пробках. Ну, встали и постоим. Если кому не нравится, то — пожалуйста, иди пешком. А ходить пешком по Владивостоку весьма тяжко. Город расположен на сопках, и постоянные прогулки запросто заменят занятия спортом и фитнес. Я поигрывал в «Лумумбе» в баскетбол, но и то так не уставал. А тут и лишний вес сбросишь, и мышечную массу наберешь. Правда, далеко уйти не получится, сил не хватит.
Что касается разговоров, то их здесь совсем мало о политике. Очевидно, что у людей на это просто нет времени. Или для них это не так важно. Местные смеются, что политика находится за 9 тысяч километров отсюда. А здесь нужно жить и бороться за свое место, то есть работать. Показательно, что вечерами в будний день многие кафе и рестораны практически пустуют, в отличие от той же Москвы. Зато в выходной придется потрудиться, чтобы найти место в приличном заведении.
В деньгах я не особо нуждался, попросил у мамы сумму, которой мне хватило бы на месяц, если я не найду работу. Поэтому первую неделю я просто осматривался. Снял маленькую квартиру на Океанском проспекте, походил по магазинам, купил самое необходимое. Потом прокатился на маршрутке на остров Русский, в бухту Воевода. Всего за 20 рублей, для Москвы это даром. Увидел заброшенные деревни и вообще местность, которая слабо была знакома с цивилизацией. Когда на конечной остановке я спросил водителя, могу ли погулять, пока не пришло время отправляться обратно, он мне сказал: «Да, конечно. Только будь аккуратнее. Диких зверей здесь достаточно. Понимаю, что тебе не привыкать, но тем не менее». И ухмыльнулся. На всякий случай я не стал удаляться от маршрутки более чем на 100 метров.
Когда едешь по острову вдоль берега, охватывает невероятное чувство бесконечности. Не видно ни конца, ни края. Нет, мы все бывали на море и пытались заглянуть туда, далеко за горизонт. Но это другое. Это другая жизнь, иной быт, если хотите. Это не то море с «олл-инклюзив» за спиной. Это суровые и прекрасные реалии, в которых невозмутимо и бесстрашно существуют люди, растят детей и работают. В основном, конечно, на рыбном промысле. Мне сразу стало понятно, где я буду работать.
Сначала я хотел устроиться на какое-нибудь рыболовецкое судно, но мне везде отказали. Сказали, что нет вакансий. Зато в отделе кадров первого же рыбоперерабатывающего завода мне повезло: была свободна должность сортировщика. Ну, вернее сказать, оператора сортировочной машины. Мне сразу же прочитали небольшую лекцию по технике безопасности, показали, где можно взять халат, перчатки, марлевую повязку, спросили размер резиновых сапог и велели завтра выходить на работу.
Я был морально готов к изнурительному физическому труду, но оказалось, что всю тяжелую работу выполняют автоматы и различные хитроумные приспособления. Всякие там водяные дефростеры, слайсеры для нарезки, камеры для горячего и холодного копчения, инъекторы для посола, филетировочные машины. Была даже гильотина — приспособление для обезглавливания рыбы — и приспособление для переработки щупалец кальмара. В общем, завод оказался вполне себе напичканным техникой, и работать на нем оказалось даже приятно.
Занимались мы в основном лососем, делали из него филе, стейки и консервы, но периодически получали на переработку кальмаров и даже крабов с какими-то смешными названиями. Крабов, правда, было мало, в основном все сырье шло на экспорт, но и на внутренний рынок мы что-то поставляли. Больше всего мне понравилось то, что собственную продукцию можно было пробовать. Причем это даже поощрялось руководством. Начальники мне нравились, матерные выражения в их речи превалировали над остальными, зато с ними тоже можно было ругаться матом, и это их вполне устраивало.
Поначалу начальник цеха по имени Андрей Иванович начал при мне эмоционально выговаривать главному инженеру, зачем он взял на работу этого примата. Видимо, он не знал, что русский язык для меня родной, и мне ничего не оставалось, как ответить ему на чистом матерном, что с такой умной машиной даже примат справится. Это ему даже понравилось, и с тех пор он периодически со мной здоровался и спрашивал, как дела, регулярно вспоминая при этом мою маму. Не со зла, а просто он всегда так разговаривал, вспоминая маму собеседника.
Платили мне хорошо, с премиями набегало около 60 тысяч. Хватало на съемную квартиру, на еду и на развлечения типа кино и походов с девушками в кафе. Во Владике вообще народ самый разнообразный, так что негры здесь никакого удивления не вызвали. Девушки же мне попадались весьма раскованные. Сами в баре подсаживались. Замуж никто из них не собирался, зато многие честно признавались, что хотели бы взглянуть на мое экзотическое орудие лова. Мне 23 года, я не гей, при этом здоров как бык, так что стесняться было незачем. Ловитесь на здоровье…
Работа у меня была не очень сложная, но требующая постоянного внимания и концентрации. Я отвечал за машину для сортировки рыбы, которая состояла из станины, электродвигателя с червячным редуктором, восьми, кажется, валков переменного диаметра, душирующего устройства — коллектора с четырьмя трубами с отверстиями для воды, загрузочного бункера и трех отводящих бункеров разных размеров. Иными словами, с помощью этой машины всю рыбу надо было разделить на три сорта в зависимости от ее толщины.
Машина была довольно новая, говорили, что это чуть ли не опытный образец, и поэтому за ней надо было присматривать. Чтобы рыба не забилась в отверстиях и не застревала в зазорах, чтобы валки вращались на нужной скорости и чтобы вода на них поступала для лучшего скольжения рыбы. Цель моей работы мне доходчиво объяснил старший мастер цеха Сергей Александрович: «Дик, мы, конечно, за дружбу народов, но если будет пересортица — убью!» И добавил еще пару любимых междометий Андрея Ивановича. «Мзури!» — от волнения я даже ответил ему на суахили. То есть «хорошо». Но для этого «мзури» пришлось потрудиться.
Пересортицы удавалось не допускать. Машина обрабатывала порядка четырех тонн за смену, так что к концу рабочего дня в глазах уже начинало рябить от этой рыбы. Были, правда, короткие перерывы каждые два часа, когда можно было минут 10 походить по цеху и размять мышцы. Некоторые бегали курить, но я курил только в «Лумумбе» на первом курсе для солидности, а потом бросил, так что в паузах делал легкую зарядку для ног. К тому же в цеху всегда было скользко из-за обилия воды и периодически падающей рыбы, так что ноги должны были быть готовы к неожиданностям.
Вот так я проработал полгода. Скопить что-то не удалось, но чувствовать себя в жизни я стал намного увереннее. Одна беда — потянуло домой, мать увидеть, спросить про отца, с институтскими приятелями повидаться. Я спросил у Андрея Ивановича, могу ли я уволиться, но потом вернуться. Наверное, это было нахальством, но впервые за шесть месяцев Андрей Иванович задумался и в ответе не употребил ни одного матерного выражения. «Да, я знаю, что ты вернешься, Дик, — задумчиво произнес он. — Ты уже наш, дальневосточный, работаешь на совесть. Про тебя уже спрашивали с одной крупной плавбазы, может, в июле захочешь в море пойти. Там тысяч сто тебе положат. Так что даже не увольняйся, вот тебе просто отпуск на два месяца. Сходи в кассу за отпускными, твою мать». Все-таки не удержался Андрей Иванович, но сказано это было настолько по-доброму, что мне захотелось даже уткнуться своей кучерявой головой в плечо его влажного форменного халата.
Теперь я в Москве уже месяц, и мне уже хочется назад, во Владик. Чтобы не бездельничать понапрасну, я набросал вот этот очерк. Когда его опубликуют, то, надеюсь, я буду уже в море. Зачем я все это написал? Да хотел просто сказать таким же парням — белым, черным, желтым — без разницы: не стоит сломя голову бежать сюда, в Москву, за каким-то успехом. Гораздо важнее найти себя в жизни, свою работу, свое призвание, а произойти это может где угодно. Россия — большая страна, возможностей здесь много. Главное — не зацикливаться на стереотипах и не ждать, пока тебе с пальмы упадет мешок с деньгами. Все самое необходимое ты можешь найти в этой жизни сам. Даже если придется пролететь почти 10 тысяч километров.
