С героем этого очерка я познакомился на одной из обычных турбаз на Верхней Волге. Мне там никогда не приходилось отдыхать, и я не счел зазорным попросить администратора базы подыскать кого-нибудь из опытных местных рыбаков, чтобы они подсказали хорошие места и вообще рассказали о местной ихтиофауне. Моя просьба не вызвала никакого удивления, и в ответ я услышал: «Вечером придет Валера. Найдете его в бильярдной. Просто подойдете и скажете, что нужно».
Валера оказался низеньким коренастым мужиком чуть за 60. Хотя, может, и меньше. В бильярд он играл откровенно плохо, мазал из убойных позиций. Руки его слегка дрожали, а красноватый цвет лица, скорее, говорил не о частом пребывании на свежем воздухе, а о том, что печень Валеры работала как минимум не меньше, чем ее владелец. Но бильярд Валеру особо и не интересовал. Он то и дело вертел своей седой короткостриженой головой, прислушиваясь к разговорам за соседними бильярдными столами, словно пытаясь найти в них для себя какой-то интерес. Я быстро перестал делать вид, что играю, и сказал Валере, что у меня как раз есть к нему одно дело.
Валера оживился: «И покажем, и расскажем, и научим, если надо». Потом последовала пауза. Не театральная, но близкая к ней. «Вам как, для спортивного удовольствия? Или реально рыбки хотите наловить?» Ключевым здесь было слово «реально», но карты раньше времени открывать не следовало. «Реально — это как?» — пришлось включить чайника. «Ну как… Сеточками, знаете ли. По-другому вы здесь много не поймаете. Котам плотвы если только. А так и судачка можно зацепить, и щучку на пару кило, и лещей можно. Десяточек, а то и два».
— Сколько вы берете за ваши услуги?
— Ну, если просто прогуляться, то и за рублик сгоняем. — Валера, очевидно, имел в виду тысячу. — А если по-взрослому, то за трешник.
— И что я получу за этот трешник? — Было неловко торговаться с браконьером, но любопытство взяло верх.
— А сколько вытащим, то и ваше. Можем килограммчиков и 15–20 потянуть, если повезет.
Я мысленно прикинул, сколько стоит в магазине 20 кило свежей речной рыбы. По цифрам выходило, что в принципе Валера был не слишком жаден, но ввязываться в незаконную авантюру мне было ни к чему. Пришлось сказать Валере, что моральные принципы не позволят мне воспользоваться его «сеточками». Да и место работы тоже. В то же время играть в Шарапова, чтобы в итоге сдать Валеру рыбоохране в самый интересный момент, также не казалось благородным. К моему удивлению, Валера очень спокойно и даже с некоторым воодушевлением отнесся к моему саморазоблачению. Более того, он предложил наутро прокатиться с ним на его лодке совершенно бесплатно, чтобы рассказать о своей профессии. О браконьерстве.
Cетка на гандбольных воротах
— Я всю жизнь на воде. Родился на Оке, в деревне под Муромом. Потом родители переехали жить в Саратов, на Волгу. Там отучился. Школа, техникум. Стал токарем, на отрезном станке работал. Заводик у нас был небольшой. Двери делали, фурнитуру всякую. Зарплата 120 рублей. Если не пьешь с утра, то еще премии давали и тринадцатую. Я не пил. При заводе была гандбольная команда, зал был свой, я играл левого крайнего. Почти каждый вечер в зале. То игры, то тренировки, то просто приходил по воротам побросать. Бросок у меня сильный был, сетку мог порвать на воротах. А так жил, как все тогда. Дружно, размеренно. Женился, дочка родилась. Потом все рухнуло в одночасье, страна развалилась, заводы встали, деньги кончились. Мы сначала держались, но недолго. В какой-то момент нам зарплату предложили получать натурой, то есть своей же продукцией. Мне дали три двери, мешок гвоздей и прочих железок. Сказали, что, мол, продай, и будут у тебя деньги. Тогда все чем-то торговали. Я походил по знакомым, помыкался. Потом продал одну железную дверь мастеру с моего же завода. За полцены. И впервые запил. От отчаяния и обиды. Остальные двери были деревянные, я их выбросил в Волгу. Они куда-то поплыли от меня, как и вся моя предыдущая спокойная жизнь. Через неделю я уволился, поскольку следующую зарплату опять предложили получить дверьми. Жена работала за копейки в какой-то типографии, на ее зарплату можно было только с голоду не умереть. Тоскливо мне стало, стыдно, и я решил пойти на Волгу порыбачить, чтобы хоть на ужин семье рыбки принести. Иду себе с удочкой, голова трещит с похмелья, а навстречу мне тот самый мастер, который у меня дверь купил. Он уже успел какой-то кооператив организовать, красный пиджак прикупил, ходил важный. «Валера, говорит, ты людей не смеши со своей удочкой дореволюционной. У меня юбилей через неделю, 45 стукнет, ты мне лучше осетров подгони пару-тройку свеженьких на банкет, а я уж не обижу своего коллегу». И ухмыльнулся противно так. А куда деваться? Осетры тогда еще до Саратова добирались, хоть и с трудом. Но на простую поплавочную удочку их же не возьмешь. Сети тогда не продавались. Или, может, и продавались, но я не знал, где их купить. И вдруг меня осенило. Поздно вечером я пошел на свой завод, в спортзал. Там ни души, разумеется. Не до гандбола было. А ворота — вот они, и сетки на них висят, привязанные к крючкам на штангах и перекладине. Я сначала нож достал, срезать хотел. Потом мне как-то неловко стало, что им больно будет, этим сеткам, они же для меня как живые были. Лет десять каждый день на них смотрел, мячи из них доставал. Они как символ какой-то цели для меня были. В итоге два часа провозился с ними, отвязывал. В тренерской еще одну сетку откопал, она там с войны, наверное, пылилась. Дома жену попросил сшить из них одну сеть попрочнее. Супруга у меня понятливая, не стала спрашивать, зачем. Потом, наутро, договорился с соседом, таким же безработным поневоле, у него лодка была, взял его в компаньоны. В первую ночь нам не повезло, какая-то мелочь в сетке нашей запуталась. Во вторую одна щука попалась небольшая. В третий раз тоже мимо. До банкета всего день оставался, я уже думал плюнуть на это дело, но в последнюю ночь нам и подфартило. Сразу три хороших Осетра попались. Мы их бережно, живых еще, в марлю завернули, льдом обложили и к мастеру отнесли. Заплатил он нам, как за месяц работы на заводе. В тот день я стал профессиональным браконьером. На свой первый браконьерский выход я шел настороженно, вглядываясь в лица редких встречных прохожих, пытался понять, догадываются ли они, кто я теперь, куда иду и зачем мне гигантский баул с гандбольной сеткой. К счастью, никто не обратил на меня внимания.
Цвет браконьерства — фиолетовый
Если бы в нашем обществе была какая-то нетерпимость к браконьерскому ремеслу, то, ей-богу, я бы давно бросил. Лучше бы жил впроголодь, но не ловил так. Не пошел бы против людей. Но всем было глубоко фиолетово, чем я занимаюсь. Бардак был полный в стране и в рыболовстве тоже. Рыбоохрана гипотетически существовала, но я иногда не понимал, где заканчивается рыбоохрана и начинаются братки. И наоборот. Крыша у нас нарисовалась быстро. Никаких протоколов не составляли, половину всей пойманной рыбы. Если не отдашь, доставали топор, дрель механическую и обещали продырявить и пустить лодку на дно. Это для начала. Мы не сопротивлялись, отдавали. Взамен нам эти качки рекомендовали точки сбыта, магазинчики, кафешки. Там надо было сказать кодовое слово или кличку какого-нибудь пахана, и всю рыбу забирали безо всяких вопросов и накладных, причем за нормальные деньги. Бедствовать мы перестали, но я все равно хотел завязать. Один раз даже шанс выпал. Выловили мы большую белугу с икрой, километров на 20 ниже Саратова спустились, и вот оно, счастье. Килограммов десять в ней этой икры было. Вынимали ночью, нас никто не застукал. Сдавали мы эту икру в соседнем Энгельсе, на свой страх и риск, милицию не вызывали.
Просто если ловили, то отбирали без связей. По дешевке на рынке сгрузили, но все равно такую кучу денег получили, что можно было чем-то другим заняться. К несчастью, мало кто тогда знал, как нужно деньги вкладывать, телевизору еще по старой советской привычке верили. А там каждые пять минут реклама. Акции такие, векселя сякие. Вложи рубль, получи десять. Вот я и вложил в какую-то пирамиду. Продолжать не буду. Это я сейчас культурно с вами разговариваю, а если буду вспоминать, то вся культура уплывет. В общем, снова взялся за сетку. Жена с дочкой даже обрадовались, что папа снова при деле, а не лежит на диване и мечтательно ждет, пока его акции в цене вырастут. Когда они анкеты на загранпаспорт заполняли, то указали, что я работаю в реальном секторе экономики. Я даже не знал, злиться мне или смеяться. А дочка вообще однажды на голубом глазу попросила рыбки на выпускной в школе наловить. Типа перед подружками похвастаться. В этом и корень проблемы. Я же вор по большому счету. Хотя бы потому, что у природы ворую. Но у нас тех, кто ворует, не презирают и не отторгают, а даже где-то внутри им завидуют. Говорят, «успешный», раз есть либо деньги, либо статус. А каким путем эта «успешность» достигнута, никого и не волнует. Цель оправдывает средства. Кажется, так кто-то из умных в Средние века сказал. Когда я понял, что большинство у нас эту точку зрения разделяет, то и я перестал заморачиваться. Просто ловил и продавал, и мне все было фиолетово. Я понимал и тогда, и сейчас, что своей «работой» наношу ущерб рыбным запасам и вообще природе. Но когда я видел, как с ближайших заводов в Волгу сбрасывают тонны отходов, то резонно спрашивал себя, кого тут в первую очередь можно называть браконьером.
Не вешайте на нас всех осетров
Рассказывать о премудростях ловли, наверное, нет смысла. Моя первая сеть родом из гандбольной молодости прослужила года полтора. Прочная была сетка, ячейки что надо, только мальков пропускали. Но и она поистерлась. За это время я уже ремесло освоил, и впоследствии чем только не ловил. «Пауками», переметами, вентерями, бреднями, китайскими всякими штуками, которые копейки стоили. Дома целый арсенал в кладовке хранился. Смотря кого поймать хочешь, то и берешь. Все перепробовал. Электроудочку только не использовал принципиально. Как и взрывчатку. Это уже убийство всего живого. Я все-таки ловил, как предки наши в старину, когда еще рыбоохраны не было. Хотя и тогда, наверное, за взятками приходили или за рыбкой. Когда девяностые прошли, то в начале нулевых работа стала как-то цивилизованнее. Братки все куда-то подевались, их сменили серьезные мужички в камуфляже с разными ксивами, я их даже не изучал. Мужички часто менялись, некоторые заставляли платить штрафы через банк, некоторые уже так вежливо, без дрели и топора, намекали, что можно и не через банк. Я платил и так и сяк. Как говорили, так и платил.
Это было проще, да и денег просили немного. По сто-двести рублей. Максимум на 500 влетал. Иногда эти же самые ребята просили на заказ что-нибудь поймать, стерлядок, например. Ну и уж насчет икорочки — это святое дело. Особенно если какие-нибудь высокие гости из Москвы приезжали, то такая просьба примерно за неделю поступала. Смешно, но они даже платили мне, браконьеру, за эту икру. По тысяче-полторы рублей за килограмм. Лет 15 назад это хорошие деньги были. Видимо, понимали, что если не принесут икры, то не погладят их по головке большие дяди. Волга же — символ русского осетра. И еще долго такой будет, даже если осетр весь исчезнет. Кстати, я не думаю, что надо нашего брата упрекать в исчезновении этих рыб, которые раньше косяками по Волге ходили. Вот сколько я их выловил за 20 лет? Сотни три-четыре, не больше. И то совсем маленьких я отпускал всегда. А сколько их было, пока Волгу плотинами и гидроузлами не застроили? Десятки и сотни тысяч. А при царе ведь браконьерствовали еще похлеще нашего. Вернее, просто ловили сетями: и ставными, и донными, и ловушками, запретов-то особо не было. Разве только в нерест. А сейчас мальков осетра разводят на заводах на государственные деньги, выпускают… Куда им плыть? Пока до Каспия доплывут, их либо судаки со щуками подъедят, либо в Волгу кто-нибудь опять ядовитые отходы сольет, и они вымрут по дороге. Я не оправдываюсь, конечно, но если в пропорциях смотреть, то от силы три-четыре процента осетров на нас приходится. Остальное, как говорится, макроэкономический фактор.
Мечты о пенсии
Из Саратова я уехал четыре года назад. Дочка замуж вышла, в Москву уехала, внука мне родила, жена с ней поехала — с ребенком сидеть. Я с ними не поехал: что мне в Москве делать? Сети на Яузе ставить? Я привык к большой воде, но здоровье шалить стало, все эти ночные походы уже утомительны для сердца. Вот и переехал сюда, в Тверскую область, на Верхнюю Волгу. Купил домишко в деревне неподалеку, работаю гидом на местных турбазах. Сетками, конечно, иногда балуюсь, но это, скорее, по старой памяти, да и наскучило это занятие. Продавать рыбу тут некому, точки на трассах почти все прикрыли, хотя если видите у шоссе машину и плакатик самодельный с надписью «Живая рыба», то это наверняка «коллеги». Переметом или неводом наловили, на ночь — в морозилку, днем лежит, оттаивает в багажнике. Если не купили, то снова в морозилку. Со спиннингом на продажу особо не наловишь, сами видите, да и конкурентов хватает: платных прудов в округе много, проще и дешевле заплатить и наловить сколько влезет. Так что я вот почти «легализовался», так сказать. Браконьерство в том виде, каким оно было 25 лет назад, — это уже вымирающая профессия. Настоящие браконьеры теперь ближе к морю пасутся или в самом море, а на реках одни пенсионеры браконьерской отрасли остались. Только пенсии нам не положено.
Валера грустно рассмеялся. На утренние разговоры в его лодке у нас ушло часа четыре. Вернее, это был сплошной монолог Валеры, лишь иногда прерываемый моими вопросами, разливом кофе из термоса и редкими поклевками. Как он и предсказывал, за эти четыре часа мы практически ничего не поймали. Пару окуней одного подлещика и пяток совсем маленьких плотвичек, которых даже отпустили обратно. Слишком жарко, наверное, было. Но меня не покидало ощущение, что есть у Валеры какой-то козырь в рукаве, который он не спешил доставать. «Негусто как-то у нас», — мои слова прозвучали, как коварная провокация, но Валера словно того и ждал. «Не хотел вам раскрывать сначала, но если я вам так много наговорил, так сказать, в теории, то могу показать и на практике. Есть у меня тут маленький невод. Вчера закинул, тут бухта небольшая есть. Можем посмотреть, плыть километра полтора, не больше». Плыли мы в итоге километра четыре. Видимо, Валера очень хотел или похвастаться, а может, наоборот, избавиться от своей браконьерской кармы, раз сознательно увеличил расстояние. Невод был закинут очень искусно, во всяком случае, с воды обнаружить признаки его наличия было совершенно невозможно. Даже так называемый береговой привод был прекрасно замаскирован корягой, торчащей из реки. «Вы уж извините, что с такой просьбой, но невод легче вдвоем тянуть, особенно если что поймалось…»
Это был уже откровенный призыв к соучастию в браконьерстве, и я даже стал мысленно подбирать подходящие фразы для вероятного разговора с инспектором рыбоохраны. Но что-то подсказывало, что не зря позвал меня Валера тащить этот невод. Может, он просто не мог самостоятельно свернуть со своего браконьерского пути? Мы причалили. Я никогда не имел дела с сетными орудиями, поэтому просто механически делал то, что говорил Валера: «Подтяни, опусти, теперь вверх, левее». Все это перемежалось всякими терминами, которые, очевидно, обозначали составные части этого невода. Я понимал лишь, что «матня» — это та часть сети, которая посередине, а «приводы» или «крылья» — то, что по краям. Крылья сначала надо было свести вместе, а потом уже вытаскивать весь невод с его содержимым. Было уже позднее утро, и я с ужасом думал о том, как могут отреагировать на увиденное, скажем, пассажиры проплывающего мимо теплохода. Однако Валера, вероятно, знал расписание, и ни одного плавсредства на горизонте не виднелось, да и бухта была хорошо скрыта от посторонних глаз.
Невод был переполнен, как футбольный стадион на дерби. Или мне так показалось, но только крупных рыбин в нем было десятка три. Были там и щуки, и лещи, и судаки, и парочка налимов. Это не считая упитанных подлещиков, окуней и колючих ершей. Все это яростно, но в то же время беспомощно трепыхалось и искрилось чешуей на солнце. Я сразу вспомнил вчерашнее пророчество Валеры про 15–20 килограммов. Примерно столько тут и было.
«Мы все это выпустим», — сказал я максимально спокойно. «Я знаю, — так же тихо и уверенно ответил Валера. — Я вас за этим и позвал. Вы слушали меня, но не одобряли. Именно это мне и было нужно. Чтобы просто поняли». Мы стали осторожно извлекать рыбу из невода и выпускать ее, внутренне улыбаясь каждому стремительно уходящему под воду хвосту. «Мне надо с этим расставаться. — Валера кивнул на сеть. — Но я не могу ее разрезать или сжечь. Это еще с тех времен, с гандбола. Я всегда был в сетке, всю жизнь. Сначала по любви, потом поневоле. Вот как этот окунь».
Я знал, что ему ответить: «На турбазе есть футбольное поле, где играют мальчишки. Там есть старые ворота, но на них нет сеток. Мы можем повесить на них ваш невод, и он будет жить. Как раз по размеру хватит на двое футбольных ворот». Валера застенчиво сглотнул какие-то глубинные и сильные эмоции, всплывшие на мгновение из его далекой юности, и лишь молча кивнул.
Мы сознательно не указали место и название турбазы, где произошло столь необычное знакомство, но если вы увидите на такой турбазе необычную сетку на футбольных воротах, то сразу все поймете.
